Уважаемые коллеги и друзья!

По теме моего доклада «Макаренко и власть» мне был заказан материал для публикации в московском журнале «Педагогика». Уже сегодня я с удовольствием хочу вас познакомить с некоторыми результатами моих «думок».

Поскольку А.С. Макаренко считался «выдающимся советским педагогом», не только на его родине, но и у нас на Западе, из этого следовало то, что он, несомненно, должен был быть коммунистом. Однако Макаренко, как известно, не являлся членом компартии и сам называл себя «беспартийным большевиком», что никогда не ставилось под сомнение. Самокритично хочу сказать: я сам, в своих ранних публикациях, немножко наивно писал о «сближении педагога-писателя с коммунистической идеологией» и полагал, что это, вероятно, относилось к периоду второй половины 20-х годов.

Новый взгляд на политические убеждения молодого Макаренко помог открыть его брат Виталий Семенович. Во время нашей последней встречи во Франции в 1983 году, за несколько недель до его смерти, он мне достоверно засвидетельствовал о том, что приблизительно в 1906-1907 годах Антон Семенович являлся кандидатом в члены партии социалистов-революционеров (эсеров) – факт, который он скрыл от семьи и открыл брату лишь в 1913 году. (В своей программе эсеры опирались не только на рабочих, учащихся и студентов, но и на провинциальную интеллигенцию, в том числе учителей.) Однако Виталий Семенович уже раньше знал о принадлежности брата к эсерам: он был свидетелем обыска, проводимого тремя жандармами в комнате Антона, в ходе которого ему предусмотрительно удалось спрятать экземпляр партийной программы, вложенного братом в одну из его книг, где значилось: «Для кандидата партии Антона Семеновича Макаренко». Из этого можно заключить, что молодой Макаренко по своим убеждениям действительно был социалистом, однако не марксистского толка.

Известное высказывание Макаренко в статье «Максим Горький в моей жизни» (1936): «…после Октября передо мной открылись невиданные перспективы…», ленинградский литературовед Н.А. Морозова восприняла как исторический факт и уточнила, таким образом, что педагог в 1917 году «восторженно встречает Великую Октябрьскую социалистическую революцию». Данное высказывание позднее цитировалось целым поколением советских макаренковедов, которые, тем самым, получали солидный отправной пункт для своих «научных» размышлений о большевизме Макаренко. Морозова и ее последователи в России, будучи не в курсе исторической ситуацией на Украине, не обратили внимание на то, что Советская власть там «окончательно» установилась не в ноябре 1917 г., а лишь в декабре 1919 г.

В сентябре того же 1919 года (при деникинцах) Макаренко, как известно, после многолетней деятельности в железнодорожных училищах перешел в систему наробраза и руководил одной из начальных школ губернского города Полтавы. На этом посту он, как ответственный педагог, оставался до конца учебного года, то есть и при большевиках. В данный переходный период, в ноябре 1919 г., за три недели до «освобождения» города частями Красной армии, состоялась последняя встреча братьев Макаренко. Виталий Семенович – в форме офицера Добровольческой армии – тогда же собирался эвакуироваться в Крым. Для Антона Семеновича, хорошо ощущавшего дух времени, это было сигналом к перемене общественно-политического устройства.

Осознав, что новое руководство открыло перед ним неожиданные возможности для реализации его организационных талантов, а также участия во властных структурах, руководитель начальной школы довольно быстро перешел на сторону правящих большевиков. Как видно из сообщения местной газеты «Радяндська влада» (Власть Советов), 7 марта 1920 г. «Макаренко (беспартийный)» был избран членом первого состава Полтавского совета солдатских и рабочих депутатов. О таком участии педагога в системе новой власти до сих пор вообще ничего не было известно. Как кандидат «Союза учителей», Макаренко получил мандат одного из четырех его представителей. По количеству голосов он занял третье место среди этих просветителей (после меньшевика и еще одного «беспартийного»). Архивные материалы о деятельности первого состава Полтавского горсовета еще не удалось найти, но я обнаружил документы перевыборов совета (конец ноября – начало декабря 1920 г.). В том числе есть список с фамилиями 863 кандидатов, среди них и Макаренко с такими данными: «беспарт., Союз Наркульт, Освита (т.е. секция «Просвещение»)» и его характерной подписью. Захватывающий сюжет: сразу же после окончания предвыборной кампании, утвержденный член горсовета, заведующий Полтавской колонии для несовершеннолетних правонарушителей отбирает пятерых первых колонистов для своего учреждения. Так начинается новая жизнь Макаренко-воспитателя.

В личном архиве педагога-писателя находится «Мандат» на украинском языке от 15 апреля 1921 г., который подтверждает, что «тов. Макаренко в действительности является членом Совета Рабочих и Красноармейских Депутатов г. Полтавы, делегированным от союза «Наркульт». Тов. Макаренко значится в секции Просвещения». О данном документе впервые вспоминает Морозова, однако, ошибочно делая вывод, что именно в этот день педагог «избирается членом Совета рабочих и красноармейских депутатов Полтавы».

Сам Макаренко в своих анкетах лишь один раз, а именно в связи с началом его работы в отделе трудколонии НКВД УССР в 1935 году, упоминает о членстве в Полтавском горсовете, однако датирует его 1923 годом. Возникает вопрос: почему он умалчивает о деятельности в данном органе с момента его основания – до конца 1921 или начала 1922 г.? По всей вероятности это связано с тем, что Полтава тогда считалась оплотом меньшевиков, с убеждениями которых Макаренко находился в более тесном согласии, нежели с воззрениями большевиков. Эсеры в Советской России уже в 1918 году были отлучены от государственной власти, а лидеры меньшевиков еще весной 1921 г. широко принуждались к эмиграции. Для Макаренко этого было больше чем достаточно, чтобы сознательно умолчать не только о своей принадлежности к эсерам, но также и о деятельности в качестве «местного политика». Один факт эмиграции брата-белогвардейца уже являлся очевидным тяжким бременем для обычного советского гражданина.

Позволю себе сделать критическое замечание: поскольку педагог-писатель никогда не упоминал о своем участии, а именно с самого начала, в деятельности органов новой власти, этот факт не привлекал внимания моих советских и постсоветских коллег, которые вообще не проводили никаких исторических исследований, а ориентировались лишь на то, что классик сам декларировал в различных автобиографических документах.

Меньше чем через год спустя после опыта участия во власти, в заявлении на учебу в Центральный институт организаторов народного просвещения им. Е.А. Литкенса в Москве, Макаренко описывает свои знания «в области политической экономии и истории социализма». В связи с этим он отмечает – но в советском макаренковедении это высказывание полностью ни разу не публиковалось, поэтому я цитирую дословно: «По политическим убеждениям – беспартийный. Считаю социализм возможным в самых прекрасных формах человеческого общежития, но полагаю, что, пока под социологию не подведен крепкий фундамент научной психологии, в особенности психологии коллективной, научная разработка социалистических форм невозможна, а без научного обоснования невозможен совершенный социализм». Без сомнения, здесь речь идет не о большевистском направлении социализма, строительство которого тогда уже началось.

В последующем Макаренко концентрирует свое внимание на воспитательной работе в колонии им. М. Горького, которую – в течение первых пяти лет – можно назвать «непартийной педагогической провинцией». Так, центральный печатный орган КП(б)У – газета «Коммунист» – в сентябре 1925 г., т.е. сразу же после «политической инструментализации» данного учреждения, писал: «Одним из недостатков колонии было отсутствие в составе администрации и преподавательского персонала – коммунистов и комсомольцев». Позднее, уже в Куряже, Макаренко принял на работу одного бывшего кандидата ВКП(б), откуда, после короткого партийного стажа, «механически выбыл» еще в 1921 году. Имя этого соратника и последователя макаренковского дела вам хорошо известно – Виктор Николаевич Терский.

В контексте непартийной ориентации колонии им. М. Горького необходимо подчеркнуть намеренное нежелание заведующего организовывать в его учреждении какие-либо политические организации, будь-то комсомольская ячейка или пионерский отряд. Данное условие он официально обосновывал своим стремлением сохранить целостность коллектива воспитанников. Так, в одной из анкет в начале 1923 г. педагог писал: «Колония живет настолько тесной общиной, что в организации специальных общественных форм надобности не встречается». А в сообщении о колонии, написанном Маро-Левитиной летом 1924 г., говорится: «Пед. коллектив (т.е. Макаренко!) считает невозможным ввести особую ячейку в колонию, чтобы не дробить ребят; но неформально все ребята считают себя комсомольцами». Год спустя, как известно, ЦК комсомола Украины, по требованию Наркомпроса, направил в колонию комсомольца Л.Т. Коваль в качестве политрука, т.е. заместителя, а также наблюдателя чересчур самовольного заведующего. Через четыре года то же самое случается и в коммуне им. Ф.Э. Дзержинского, куда ГПУ УССР посылает чекиста Р.О. Барбарова политруководителем, что вынуждает Макаренко – «человека беспартийного и не состоящего сотрудником ГПУ», как тогда же он себя характеризует – ехать в Москву в поисках нового места работы.

Отношения с советской действительностью уже скоро для педагога оказалось проблематичными. Дела обстояли не так просто с момента начала большой любви к красивой женщине, тому же «партийной» – Галине Стахиевне Салько, которая сразу же после октябрьского переворота, а именно в декабре 1917 г., совместно с первом мужем присоединилась к КП(б)У. Начало отношений Макаренко с ней пришлось на период внутрипартийной борьбы вокруг будущего курса хозяйственной политики в СССР (осень 1927 г.). Как известно, после исключения Троцкого и Зиновьева из политбюро и ЦК ВКП(б) Бухарин и Сталин остались ведущими фигурами в руководстве партии и страны. Неслучайно «завкол» Макаренко – совместно с секретарем фракции КП(б)У куряжской колонии Л.Т. Коваль и другими представителями ее руководства – в феврале 1928 г. обращается к Бухарину – члену всесоюзной комиссии по приему возвращающегося на родину «пролетарского писателя», с просьбой выделить колонии дополнительно минимум 30 000 рублей, мотивируя свое обращение следующим образом: «В нашей нищете принять Горького нам неловко…». В подлиннике этого письма, который хранится в бывшем архиве Октябрьской революции и социалистического строительства УССР в Киеве, фамилия Бухарина стерта, но чешский макаренковед Либор Пеха, наш покойный друг, познакомившись с архивным документом еще в 60-х годах, смог прочитать его.

Через супругу Макаренко познакомился и с другими украинскими большевиками, с которыми она жила в конце 20-х – начале 30-х годов в Харькове (в то время столица УССР) в жилищной общине. Наряду с «ответственным квартиросъемщиком», тогдашним наркомом Рабоче-крестьянской инспекции Украины В.П. Затонским, членами «коммуны» (так они ее назвали) были партийные работники, гос. служащие, юристы и инженеры. Макаренко бывал там в гостях, и именно им, по свидетельству дочери и сына репрессированного Звтонского, он впервые читал рукопись начального варианта «Педагогической поэмы».

Знакомство с Г.С. Салько и ее «партийной командой» все больше вынуждало педагога-писателя задумываться о своем беспартийном статусе. Так, в письме от 27-28 апреля 1928 г. можно прочесть: «Плохо не то, что кто-то кричит и плюется, а плохо, что я не могу защитить никаких позиций: у беспартийного человека позиций быть не может. Кроме того, где моя партия. Кругом такая шпана, что не стоит с нею и связываться». И спустя полтора года в другом письме (от 11-12 ноября 1929) к Г.С. Салько, которая тогда проходила курс лечения в санатории в Крыму, одновременно отдыхая и от насыщенной партийной жизни, он пишет: «…неужели ты не знала, что ничего мещанистее нашей интеллигенции нет на свете, и не было. Если мне когда-нибудь хотелось быть большевиком, то только тогда, когда у меня особенно развивалась ненависть к интеллигенции, и при этом специально к русской. Я умел видеть мещанина в самых героических бестиях. И если бы и Ваш большевизм не был создан той же мещанской интеллигенцией, то я обязательно сделался бы большевиком».

Но в тот момент Макаренко не мог знать о том, что «большевизм» жены находился в большой опасности. После возвращения в Харьков должна была произойти проверка ее партийного статуса. Необходимо отметить, что данный вопрос стоял на повестке дня заседания апеллеционной парттройки Харьковской окружной контрольной комиссии в конце апреля 1930 года, сразу же после окончания первого крупного процесса против украинской небольшевистской интеллигенции в Харькове – дело «СВУ». В связи с возникшими проблемами, Галина Стахиевна настоятельно потребовала от мужа прекращения его переписки с братом, что «влюбленный по уши» Антон сразу же безоговорочно выполнил. Переписка супругов данного «бурного» 30-ого года, отрывки которой в свое время приводил Балабанович, к сожалению, не сохранилась – жена ее предусмотрительно уничтожила.

Чтобы покончить с таким обременяющим беспартийным положением, Макаренко, как свидетельствует Н.Э. Фере – бывший агроном колонии им. М. Горького, весной 1930 года предпринимает попытку вступить в ряды большевистской партии. В тот период, когда педагог-писатель, используя опыт агронома времен его пребывания в северокавказских совхозах, занимался созданием очерка «На гигантском фронте», Макаренко и Фере нанесли совместный визит в партбюро с просьбой о вступлении в КП(б)У. Однако их попытка стать коммунистами окончилась не так успешно: предложение о дополнительном визите на следующий день получил лишь агроном. Данный разочаровывающий результат послужил обоим друзьям мотивом, в последствии отказаться от навязчивой идеи потери беспартийного статуса. При этом, конечно, следует помнить о наличии серьезного конфликта между Макаренко и Н.А. Скрыпником, руководителем Наркомпроса УССР, в компетенции которого находилась педагогическая часть коммуны им. Ф.Э. Дзержинского.

Когда во второй половине 1933 г. происходит очередная проверка на партпригодность жены – тогда она работала преподавателем истории на рабфаке коммуны – помощь Макаренко состояла лишь в том, что он, для подготовки к данной процедуре, послал ей две книги: авторитетный «Очерк истории Коммунистической партии (большевиков) Украины» Н.Н. Попова и юбилейный сборник коммуны им. Ф.Э. Дзержинского «Второе рождение», и, по указанию руководителя парторганизации коммуны Касько, сам оплатил ее членские взносы за три месяца. Об этом он информирует Галину Стахиевну в письме от 8 сентября 1933 г. Однако данные действия беспартийного мужа все же не смогли предотвратить того, что она через несколько месяцев, «за неучастие в партжизни», была исключена из рядов компартии.

В этом же 1933 году «начпедчасти» Макаренко получил возможность вновь работать над «Педагогической поэмой», чему способствовали великодушный «грант» от Горького, а также сокращение его обязанностей по коммуне: «в виде большой перегрузки начпедчасти» совет командиров 16 января 1933 г. постановил, безусловно по инициативе Макаренко, о введении дополнительной должности заведующего рабфака «Дзержинки». Данную должность, как известно, занял Е.С. Магура.

В Киеве, в разлуке с Константином Кононенко, педагог-писатель оказался в одиночестве. В результате этого свои мысли и наблюдения он был вынужден доверять записным книжкам. О проблеме политических репрессий, которая хорошо была знакома Макаренко, он отзывался крайне сдержанно. Данная тема являлась запретной для его литературной деятельности, поскольку он не принадлежал к числу писателей, которые пишут в стол.

Несколько дней спустя после речи Сталина на 1-м Всесоюзном совещании стахановцев с крылатыми словами: «Жить стало лучше, товарищи. Жить стало веселее» (17 ноября 1935 г.) Макаренко в своей записной книжке отметил: «Тема. На небесах усмотрели: выпустили из виду, что всегда на рай не обращали внимания. Насколько хорошо и актуально организован ад, настолько небрежно и халатно рай. Ассортимент радостей почти не был разработан.

Реорганизация рая – вот тема! Надо дать доступные пониманию удовольствия. Возлежать на лоне и лицезреть бога, кому это может понравиться?»

Неожиданной оказывается и такая пророческая запись (январь 1936 г.): «Из разговора. … Надо сравнивать не что есть и что было, а что есть и что было бы.

В.В. Кумарин, впервые опубликовавший фрагменты из записных книжек Макаренко, вспоминает и такую заметку: «Ну, ладно, мы строим светлое будущее. Но разве стоит это будущее того, чтобы нынешнее поколение жило в нищете, било вшей, влачило жалкий образ жизни?» Данная запись, очевидно, была уничтожена Г.С. Макаренко – во всяком случае, она отсутствует в составе как московского, так и кременчугского архивных фондов, где сейчас хранятся записные книжки и дневники педагога-писателя.

В другой записи (от сентября 1935 г.) речь идет о «техническом отношении к вопросу о вступлении в партию», что, несомненно, относится к самому автору. Там говорится: «Можно представить себе человека, который предан до отказа, но который не вступает в партию потому, что так удобнее работать». Так, неудивительно, что Макаренко – уже в Москве – негативно реагировал на желание жены восстановиться в партии. Этим поступком она, бесспорно, хотела уберечь сына, будущего инженера – авиастроителя, от бремени иметь мать, которая была исключена из партии, и отца, которого, в качестве близкого соратника тогдашнего наркома просвещения УССР Затонского, по всей вероятности, в «году большого террора» репрессировали, не говоря уже о стопроцентно беспартийном отчиме. По словам Галины Стахиевны, муж выразился так: «Солнышко, если ты вернешься в этот колхоз, я повешусь». Правда, это не помешало ему, после получения ордена за заслуги в развитии советской литературы (но не педагогики!), в феврале 1939 года самому написать заявление о вступлении в «этот самый колхоз», именуемый ВКП(б). Что заставило его пойти на данный поступок, пока окончательно не ясно. По мнению Кумарина, он не мог не сделать этого, ввиду защиты своей жизни и своего дела. По-видимому, свою определенную роль сыграл поворот международной ситуации после Мюнхенского сговора, когда все более очевидной становилась неизбежная война. Впрочем, после войны Галина Стахиевна вновь собиралась восстановить свое партийное членство. Об этом свидетельствует, среди прочего, экземпляр «Краткого курса истории ВКП(б), 1945 года выпуска, с ее пометками.

Примеры панегириков в адрес партии и ее вождя – Сталина, с целью демонстрации «политической бдительности», как известно, можно проследить в публицистическом творчестве Макаренко последних лет его жизни, начиная еще в Киеве с откликов о первом московском процессе и сталинской Конституции. Так, в «Известиях» от 9 декабря 1936 г. можно прочесть, что будущий классик педагогики завидует «школьнику, который в каком-нибудь 2436 году будет читать первые страницы учебника истории, где будет написано: «История человечества делится на две части: до сталинской Конституции и после сталинской Конституции»…».

Макаренко вообще достаточно уверенно мог производить впечатление, что он является истинным приверженцем советского режима. Например, в протоколе заседания парткомиссии Союза советских писателей от 16 марта 1939 г., которая рассматривала его заявление о приеме в кандидаты ВКП(б), есть высказывание одного из рекомендующих, для которого очевидно являлось загадкой, почему авторитетная парторганизация московских писателей должна терять время на решение таких мелких самоочевидных вопросов. Этот литератор – П.А. Павленко – сказал: «У многих была уверенность в том, что т. Макаренко является коммунистом, а оказывается, что он беспартийный».

Спасибо за ваше внимание и терпение.